СРОЧНО!

Домой Добавить в закладки Twitter RSS Карта сайта

Грибоедовский вальс Печать
13.02.2014 06:21

185 лет назад – 30 января (11 февраля) 1829 года – погиб поэт и дипломат А.С. Грибоедов.

В 30 лет он стал гениальным драматургом. Его при жизни назвали классиком. А ее – идеальной женщиной, вечной вдовой, черной розой Тифлиса. Такими они навсегда застыли в истории. Попробуй теперь оживи тот день, когда она была для него просто девочкой с бархатными глазами, а он для нее – очкастым пианистом, затмившим собою солнце.

Когда он впервые появился в Тифлисе, шестилетняя княжна Нина Чавчавадзе его сразу пожалела. Очкастый дядя с забинтованной рукой был страшно бледен и выглядел растерянным. Два дня назад в него стреляли из пистолета и даже могли убить. Отец не сказал Нине, почему. Видимо, он дрался за даму сердца, за что же еще можно драться в 23 года?

Но через пару дней гость признался маленькой Нине, что у него нет дамы сердца, а также нет жены, нет детей и нет родственников в их родном Тифлисе. Похоже, у него было только пианино, которое вот­вот должны привезти в Грузию из Петербурга.

Он приходил к ним в дом почти каждый день и через пару недель бесчисленным детям Ахвердовых и Чавчавадзе (семьи жили практически вместе) казался уже своим человеком.

Грибоедов музицировал для них всю зиму, а потом вдруг исчез. Вместе с ним испарились вальсы и кадрили.

Через три года таинственный музыкант вернулся. Его встречали как героя: он вывел из Персии русских пленных!

Затаив дыхание, Нина ждала, когда же Грибоедов подойдет к фортепиано и дотронется до него своими длинными пальцами... Она так боялась, что дядя Сандр опять уедет в Персию года на три.

Но он, слава Богу, не уехал. Грибоедов стал ее учителем музыки. Когда он играл, Нина удивлялась: «Разве такие могут воевать с Наполеоном?»  Она уже знала, что в 1812 году дядя Сандр воевал. А ведь она тогда только родилась здесь, в Тифлисе, а он там, в Москве уже был гусаром... На сколько же лет он ее старше? Получалось, что на 17.  Какой старенький…

Спустя годы, вспоминая эти занятия музыкой, Нина поняла, что уже тогда, в 9­10 лет, была влюблена в своего учителя. А уж когда ей исполнилось 14, она смотрела на него, еле дыша.

В сентябре 1826 года он снова вернулся в Тифлис после долгого отъезда, на этот раз из Санкт­Петербурга. И вернулся уже не только музыкантом, дипломатом, переводчиком, знающим то ли 7, то ли 8 языков, но и автором «Горя от ума». А еще он, кажется, был декабристом...

Теперь Грибоедов снова приехал в Тифлис и изо всех сил старался быть прежним, веселым и легким. Но в этот раз Нина увидела его другим. Глаза потускнели и погрустнели, вокруг них прорезались еле заметные морщинки.

«Ведь ему уже 32 года, а он все еще не женат», – недоумевала Нина. Ей страшно было подумать, что однажды он приедет в Тифлис с женой…

Кажется, он поселился в Тифлисе надолго. Он ведет дипломатические переговоры с Турцией и Персией, занимается политикой Закавказья, создает газету «Тифлисские ведомости». У него столько дел, он все время занят, ему, конечно, не до нее. Но она терпеливо ждет. У нее есть одна отрада – уроки музыки да редкие прогулки верхом, на которых Грибоедов ее сопровождает.

Но разом все переменилось. Россия одержала победу в войне над Персией. Александр Сергеевич Грибоедов везет Туркманчайский мир в Петербург, самому Николаю I. Весь Кавказ ликовал, и только Нина печалилась. Он продал свое пианино в Тифлисе. Страшная новость. Значит, он больше не вернется. Все кончено.

Зима выдалась грустная. К Нине сватались женихи, но она всем отказывала. Нине снился ее поэт. Во сне он с притворной строгостью хмурил брови и говорил:

– Дорогая девочка, это увлечение престарелым учителем пройдет.

– Не пройдет, – шептала Нина и просыпалась.

Почти через год Грибоедов снова вернулся. «Совсем другой человек», – решила она, увидев его 5 июля 1828 года, и ей снова его стало жалко. Что же он вечно мотается по дорогам, опять по службе, опять один... он же хотел уйти в отставку, жить в Петербурге. Ведь не ради нее он снова сюда приехал. Она отлично знала, что он в Тифлисе проездом, что он назначен полномочным министром в Персию, что он опять уедет, а она останется. Но зачем он за столом так пристально на нее смотрит? Годами живя в дороге между Петербургом и Тегераном, он, верно, не заметил, что Нина давно выросла.

После обеда он подошел к ней и хотел что­то сказать, взял под руку и куда­то повел. И что только на него нашло?

В письме Фадею Булгарину Грибоедов писал:

«Это было 16­го. Я обедал у старой моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзе, все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойство ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную, выходя из стола, я взял ее за руку и сказал: «Пойдемте со мной, мне нужно что­то сказать вам». Она меня послушалась, как и всегда, верно, думала, что я усажу ее за фортепьяно,  …я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее, она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери Прасковье Николаевне Ахвердовой, нас благословили, я повис у нее на губах во всю ночь и весь день, отправил курьера к ее отцу в Эривань с письмами от нас обоих и от родных».

В другом письме в Петербург Грибоедов сообщал: «Дружески поздравьте меня. Я жених! … Если Нина вполовину любит меня, как я ее, то, конечно, она сделает меня счастливым».

Когда все это произошло? Голова у Нины шла кругом. За час изменилась вся жизнь.

«Господи, неужели ты выйдешь за него? – удивлялась Маико Орбелиани. – Ах, Нина, он же бабник, у него в Персии был целый гарем, а в Петербурге – балерины, актрисы...»

В Петербурге действительно жила актриса Екатерина Телешова, которую когда­то любил Грибоедов, но, говорят, она предпочла ему другого. А персидские женщины... что поделаешь, если Коран разрешает жениться на один месяц даже людям, не исповедующим ислам, и причем сразу на нескольких женщинах.

Нина все знала и про гарем, и про актрис, и все это не имело никакого значения.

Свадьбу сыграли через месяц и весь этот месяц, пока шили ее подвенечное платье, Грибоедов болел. Его мучила жестокая лихорадка, и приходили тягостные мысли: «Верно, я ее не достоин». Но Нина хотела быть только с ним, и он знал, что пока эта светящаяся девочка рядом, ничего плохого не случится.

22 августа их обвенчали в Сионском соборе в центре Тифлиса. В день свадьбы у него снова началась лихорадка. В церкви Грибоедова трясло, и во время венчания он уронил кольцо на пол. Дурной знак, дурной знак.

Через три дня молодые уже ехали в кахетинское имение князя Чавчавадзе Цинандали.

Из письма Грибоедова Варваре Миклашевич: «Как все это случилось! Где я, что и с кем! Будем век жить, не умрем никогда. Слышите? Это жена мне сейчас сказала ни к чему, доказательство, что ей шестнадцатый год. Но мне простительно ли, после стольких опытов, стольких размышлений вновь бросаться в новую жизнь…»

Нине так нравилось водить его по тенистым тропинкам Цинандальского парка, по дорожкам лабиринта, по лесу... Ее интересовала вся его жизнь, как он воевал, как сидел в тюрьме после восстания декабристов, кого любил и ненавидел и, конечно, все подробности о том, как писал «Горе от ума».

Господи, ведь он начал писать комедию в ее родном Тифлисе в 1822 году. Ему тогда было 27. Через несколько месяцев он уехал в Москву, впервые после 5-­летнего скитания по Кавказу и Персии. Из своего долгого путешествия он не привез ни денег, ни чинов, только первые сцены «Горя...» – сомнительное состояние.

Персия всегда была для него ссылкой. Первый раз его отправили туда секретарем русской миссии после четверной дуэли.

Второй раз он был сослан на Кавказ после восстания декабристов. И вот теперь была третья политическая ссылка. На этот раз он едет полномочным министром в Персию – выбивать контрибуцию и освобождать пленных. Только бы он взял ее с собой, чтобы больше не расставаться.

Весь мир кружился вокруг них, вся эта зала с прекрасными картинами и мебелью, тенистый парк, виноградник, разноцветная Алазанская долина и синие горы Кавказа. Нина была счастлива получить в подарок его вальс – лучшее признание в любви из всех, что ей доводилось слышать.

В письме к Варваре Миклашевич восторженный Грибоедов писал:

«Года через два выйду в отставку и поселюсь с Ниной в Цинандали. Будем вместе растить детей. Буду писать...»

Десять дней длилось их ликующее, беззаботное счастье. А потом им пришлось уехать из медового Цинандали и отправиться в Персию. И то в Петербурге, да и в Тбилиси решили, что полномочный министр уж слишком увлекся личной жизнью и забыл про долг перед отечеством.

Из письма наместнику Кавказа Паскевичу:

«Вы говорите, что я слишком озаботился моей женитьбою, простите великодушно. Нина мой Карс и Ахалцых, и я поспешил овладеть ею, так же скоро, как ваше сиятельство столькими крепостями».

9 сентября пышный караван семейства Грибоедовых и русского посольства направился в Тавриз. Грибоедов пишет: «Женат, путешествую с огромным караваном. 110 лошадей и мулов, ночуем под шатрами на высотах гор, где холод зимний. Нинуша моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела».

Нине нравилось путешествовать в карете, в этом было что­то сказочное. Ее расстраивали только нехорошие предчувствия мужа. Он все время говорил загадками: «Нина, пожалуйста, если со мной вдруг что­нибудь случится, обещай, что найдешь хорошего человека и выйдешь за него замуж».

Через месяц они прибыли в Тавриз. Нина была беременной. Ее тошнило непрерывно. Муж просил ее не бояться, ничего не бояться, убеждал, что беременных тошнит от страха, а сам боялся. Она видела, как он за нее боится.

Англичане по отношению к русской миссии вели себя очень странно, их явно не устраивало нарастающее влияние России в Персии. Шах тянул с выплатой контрибуции, а император из Петербурга требовал ее скорее. Грибоедов метался меж двух огней, а Нина не знала, чем ему помочь.

В письме к Варваре Миклашевич Грибоедов писал: «После тревожного дня, вечером, уединяюсь в свой гарем; там у меня и сестра, и жена, и дочь, всё в едином милом личике... Полюбите мою Ниночку. Хотите ее знать? В Malmaison, в Эрмитаже, тотчас при входе, направо, есть Богородица в виде пастушки Murillo, – вот она».

Он ждал рождения их ребенка, пожалуй, больше, чем Нина. Она­то сама еще дитя, а ему уже минуло 33.

В начале декабря Грибоедов был вынужден ехать в Тегеран на прием к шаху. Брать с собой Нину было опасно. Ах, как она не хотела отпускать его одного, но спорить-­то бестолку.

Валил мокрый снег, снились дурацкие сны, и сердце сжималось. Он писал ей почти каждый день:

«Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить. Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя – и тоска исчезала, теперь чем дале от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы нам после того никогда более не разлучаться... Прощай, Ниночка, ангельчик мой. Целую тебя в губки, в грудку, ручки, ножки и всю тебя  от головы до ног. Грустно».

«Завтра Рождество, поздравляю тебя, миленькая моя, душка. Я виноват, что ты большой этот праздник проводишь так скучно, в Тифлисе ты бы веселилась».

Еще через две недели он послал в подарок чернильный набор, чтобы Нина ему чаще писала. А потом замолчал. За целый месяц ни одного письма. Нина была в отчаянии. Неужели он ее забыл? Это невозможно... С ним что­то случилось, он болен, но так чтобы не чиркнуть ни строчки... Ей казалось, что люди вокруг что­то знают, но скрывают от нее. Родители умоляли ее вернуться в Тифлис, убеждая, что это воля Грибоедова. Нина требовала показать письмо мужа, где он это пишет, но письма не было. Ей оставалось только плакать и уповать на Всевышнего. Она вернулась в Тифлис. В доме царила печаль. Ей упорно чего­то не говорили, ах она догадывалась чего...

Однажды к ней зашла Елизавета Алексеевна Паскевич – жена теперь уже фельдмаршала Паскевича. Она хотела приободрить Нину, но не сдержалась и ляпнула что­то вроде «вдовья доля» или «дитя, обреченное родиться полусиротой». В глазах у Нины все поплыло, она упала в обморок.

«Переворот, происшедший во всем моем существе, приблизил минуту моего избавления, – писала Нина к мадам Макдональд месяц спустя. – Опустошенная душевными страданиями более, нежели физическими, лишь через несколько дней я смогла принять новый удар, который мне готовила судьба: мой бедный ребенок прожил только час, а потом соединился со своим несчастным отцом – в мире, где, я надеюсь, будут оценены и их достоинства, и их жестокие страдания».

Нине рассказали, что 30 января ее муж был зверски убит и растерзан толпой в Тегеране, как и все 37 человек русской миссии в Персии. От Грибоедова требовали, чтобы он выдал евнуха Мирзу­Якуба из гарема шаха. 15 лет назад евнух был взят в плен в России и теперь хотел вернуться на родину, по Туркманчайскому трактату он имел на это право. Грибоедов не выдал евнуха, сказав, что «это не совместимо с достоинством российского посла».

Когда толпа подступила к посольству, полномочный министр надел парадный, шитый золотом мундир, не умирать же в домашнем халате. Разъяренная толпа, вооруженная палками, камнями и топорами, ворвалась в здание и схватила евнуха.

Затем посольство окружили совсем другие люди, на этот раз уже основательно вооруженные. Им был нужен Грибоедов. Кому­то его смерть понадобилась больше, чем его жизнь.

Три дня труп посла таскали по городу, а потом похоронили в общей яме. Когда спустя 4 месяца (!) российское правительство потребовало выдать тело Грибоедова, его смогли опознать только по простреленному на дуэли мизинцу.

«Два вола, впряженные в арбу, подымались в крутую дорогу. Несколько грузин сопровождали арбу. Откуда вы, – спросил я их. – Из Тегерана. – Что вы везете? – Грибоеда. – Это было тело убитого Грибоедова, которое сопровождали в Тифлис». Так Пушкин описал эту случайную встречу в своем «Путешествии в Арзрум».

11 июля Грибоедова отпевали в Сионском соборе. Чуть живая Нина стояла в траурном одеянии в том же самом храме, куда меньше года назад вошла в подвенечном платье.

История Нины Чавчавадзе и Грибоедова стала одной из самых печальных в XIX века. Да и в XX веке о ней не раз вспоминали поэты. Вот стихи, написанные Булатом Окуджавой:

Петухи в Цинандали пророчат восход,

И под этот заманчивый крик

Грибоедов, как после венчанья, идет

По Аллее Любви напрямик,

Словно вовсе и не было дикой толпы,

И ему еще можно пожить,

Словно и не его под скрипенье арбы

На Мтацминду везли хоронить;

Словно женщина эта – еще не вдова,

И как будто бы ей ни к чему

На гранитном надгробье проплакать слова

Смерти, горю,  любви и уму...

Нина похоронила своего Александра в Тифлисе, в монастыре Святого Давида, как он и хотел. Главнокомандующий Паскевич рвался отомстить за него персам, но не смог. Николай I любезно встретил посланника Фетх­Али­шаха в Петербурге и совершенно спокойно принял от него бесценный алмаз Шах – плату за своего очкарика, и «предал тегеранское происшествие вечному забвению». Персы даже удивились цинизму российского монарха.

У Нины не было ни сил, ни желания возмущаться равнодушию властей. Она поселилась рядом с монастырем Святого Давида, чтобы быть поближе к могиле мужа. «Если со мной вдруг что­нибудь случится,.. обещай, что найдешь хорошего человека и выйдешь за него замуж». О нет, это было выше ее сил, 16­летняя вдова осталась ему верна, хотя пережила своего Александра на 28 лет и не имела никаких средств к существованию, кроме вдовьей пенсии.

Ее муж был абсолютно бескорыстным человеком. «Единым своим лицом он заменял в Персии двадцатитысячную армию», – так говорили современники, но ничего за всю жизнь не заработал, не оставил Нине никакого наследства. Только вальс, написанный ей в подарок, чернильный прибор с надписью «Пиши мне чаще, мой ангел Нина» и несколько влюбленных писем.

Анна ЭПШТЕЙН

 

 

 

 

 

 
 
< Февраля 2014 >
П В С Ч П С В
          1 2
3 4 5 6 7 8 9
10 11 12 14 15 16
17 18 19 20 21 22 23
24 25 26 27 28    
Данные с ЦБР временно не доступны. Приносим свои извинения за неудобство.