Срез времени Печать
13.01.2011 11:44

Ехать в деревню не хотелось. Только-только Новый год встретила, отоспаться толком не успела. Из-за мамы поехала, для нее это счастье. Там она родилась…

Идем с подарками по сельчанам. Обсуждаем с ними местные новости. Их немного, потому что в деревне осталось только семь жилых домов, в остальные, которых наберется с десяток, хозяева приезжают лишь летом. …Гулькины не пьют, слава богу. Эля не поехала на зиму в город, тут осталась. Петька с Лехой на 7 ноября на башню Билайн залезли, красный флаг укрепили на самой макушке. Вот уж верно, Бог пьяных бережет. Флаг недолго продержался, свалился раньше, чем они спустились. Лехин отец пьяный в тракторе в кабинке застрял, да так, что почти сутки вверх тормашками торчал. Леха сам пьяный был. Помер бы его отец, если бы его случайно Эля не увидела. Пыталась сама вытащить, ничего не получалось, побежала за подмогой к нам. Насилу вытащили. Теперь он каждый раз поминает, что его от смерти спасли… Тетя Маша болеет.

К тете Маше мы и отправляемся. Но вот незадача! Мама не может пройти – снегу навалило в полроста, а тропка протоптана такая узенькая, что с больными ногами на нее лучше не ступать.  Беру гостинцы, иду к тете Маше одна. Дом ее на самом краю – один жилым остался. Иду тропинкой, снег все прикрыл и превратил мир в Рождественскую открытку. Воздух такой, что невольно вдыхаешь так глубоко, что пьянеешь. Выбившийся лучик солнца заставляет открытку играть огоньками. Господи, красота-то какая! Нога соскальзывает с тропинки и ухает в сугроб. Снег набивается в сапоги, будит забытые детские ощущения.

Вот и дом тети Маши. Стучусь, но никто не открывает. Двери не заперты. Захожу в избу, тетя Маша сидит в кресле, смотрит телевизор. Помехи страшные, но можно разглядеть, что идет фильм. Звук включен на всю громкость, приходится встать напротив экрана, чтобы тетя Маша заметила гостью. Меня она не узнает. Да и где узнать, видимся мы с ней нечасто. Произношу магические слова, что я дочка Нины Степановой. Одобрительно кивает. Замечаю, что она сильно сдала – превратилась в настоящую старушку, крошечную и почти бестелесную. Говорю ей, что гостинцы принесла. Она смотрит на меня слезящимися глазами, и я отмечаю, что у нее взгляд человека, который уже не в этой жизни, а в той, другой, на пороге которой однажды встанет каждый из нас. Она говорит, что гостинцы ей ни к чему, потому что она ничего не ест, и добавляет: «Думала, днем помру, дожила до вечера. Наверное, ночью помру. Ночуй у меня, пожалуйста».  «Конечно, ночую, – отвечаю я, еще плохо соображая, о чем меня просят. – Только дома скажусь». Отправляюсь по узкой тропинке назад. Мама в ужасе, она тетю Машу с пеленок знает, причитает: «Неужели ее времечко настало!». Наказывает мне позвонить ее родственникам, потому что если вдруг что, они не простят, что мы им вовремя не сообщили. Мчусь назад к тете Маше, прихватив книгу и фонарь, – буду ночью у ее изголовья сидеть и читать, чтобы не заснуть.

Тетя Маша с палочкой ходит из угла в угол. «Я, – говорит, – увидела в окошечко, что ты идешь. Весь день в окошечко и гляжу, вдруг кто покажется. Леха третьего дня был, дров мне наносил. Эля, спасибо, навещает, вчерась воды натаскала. Она завсегда мне из автолавки хлеб и что нужно приносит». Тетя Маша замолкает и продолжает ходить. Потом рассказывает, как она тяжело болела, и сноха Валя приехала к ней из города, вызвала фельдшера. Возила его из центральной деревни все дни, пока он уколы делал.  Хороший фельдшер, лекарства выписал. Вот маленько и отошла, а то так сердце жало, что вот-вот лопнет. Тетя Маша показывает мне коробочки с лекарствами, пузырьки с каплями. Это от давления, это от сердца, это для сна… А потом говорит: «У меня сегодня кошка околела. Смотрю, лежит на половичке у  порога. Я ее ногой пошевелила, что не на месте разлеглась, а она мертвая. Старая была, уж и не знаю, с какой поры у меня жила. Вот и я  так же боюсь умереть и валяться тут». Пытаюсь ее успокоить, говорю, что бояться смерти бесполезно, если уж придет, то бойся, не бойся, все равно уж. Она молчит, и я не знаю, слышит ли она мои глупые рассуждения. Потом мы пьем чай. Над столом – икона Спасителя. Старинная, в окладе и с дверцей. За дверцей прямо к руке Иисуса яйцо темно-красное положено. Оказывается, настоящее, с Пасхи лежит. «Так до новой Пасхи и пролежит, хоть ешь», – комментирует тетя Маша, уловив мой взгляд. Я с радостью замечаю, что она с хрустом съедает две карамельки и одно печенье. Моет чашки, как мыла их моя бабушка, – наливает в блюдце воды и елозит в нем чашкой. Потом берет полотенце и тщательно, до скрипа, вытирает и чашку, и блюдце, относит их в шкафчик, на место. И чай она пьет, как пила моя бабушка, – из блюдца. Только бабушки моей нет на свете уже 24 года. Мы опять молчим, и тетя Маша ходит из угла в угол, постукивая палочкой. «Страшно мне одной, вот мысли всякие в голову и лезут. Жил бы кто со мной за компанию», – снова возвращается она к больной теме. Я вдруг начинаю рассказывать ей о доме престарелых, что в моем городе, там и с общением проблем нет, и медсестра всегда дежурит, и батюшка приходит, и на экскурсии всех ходячих возят. И зачем я это рассказываю? Наконец я дозваниваюсь до ее сестры, и та обещает приехать пожить. В семь вечера тетя Маша укладывается спать на диванчик. Мне предназначается кровать в гостиной. На комоде стоит портрет ее сына, умершего от рака в 45 лет, сложены стопкой фотографии внуков и правнуков. Я никого из них не знаю. На стене обнаруживаю удивительный ковер. Бархатный, яркий, на всю стену. Пастух в окружении овец подходит к реке. Пастух необыкновенно красив. В одной руке он держит посох, другой рукой прижимает ягненка к груди. Над головой у пастуха – нимб. «Так это Христос!» – восклицаю я. Тетя Маша отвечает: «Может, и так». Ложусь в ледяную кровать под два тяжеленных одеяла. Мне немного жутко в этой тишине. В окне мерцает звезда, я отодвигаю тюль подальше, чтобы видеть яснее эту звезду и молюсь, чтобы тетя Маша не умерла ни этой ночью, ни завтра.  «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, спаси, сохрани и помилуй тетю Машу грешную!» Когда звезда исчезает, я молюсь на ковер…

В половине пятого тетя Маша на ногах. Растапливает печку, затем лежанку. Из-под одеяла носа не высунешь, воздух ледяной, за ночь дом изрядно выстудило. Мы пьем чай, и я вдруг ясно понимаю, что тетя Маша не умрет ни сегодня, ни завтра, счастье затапливает меня. Ждем рассвета. Возле холодильника висит численник, и тетя Маша сообщает мне, что день прибавился на 13 минут. Сегодня она выглядит веселее. С надеждой спрашивает, не ночую ли я у нее еще ночку. Я, разумеется, соглашаюсь. Теперь главное – сделать снежную тропинку пошире, чтобы сестра, когда приедет, до дома добралась. Да и тетя Маша сможет гулять, глядишь, и до Эли дойдет, если получше себя чувствовать станет. Расширить тропинку даже на шаг не так-то просто. Там, где неутоптано, нога проваливается выше колена. Приходится заваливать эти провалы снегом и утрамбовывать его. Снег легкий и воздушный, кажется, снежинки разглядишь. Небо в таких же снежных облачках. Высоченные тополя покрыты инеем и переливаются на солнце. Господи, красота-то какая!

Тетя Маша выходит на прогулку, ее силенок хватает как раз до тополей. Она смотрит на гигантские деревья. Я думаю, любуется сверкающим инеем, замираю и слышу, как стучит дятел. У дятла красная грудка. Тетя Маша указывает на него палкой и говорит, что он «каженный день» долбит дом и не улетает, пока она ему в стену не постучит. Дятел, будто услышав наш разговор, вспархивает и в солнечном свете ясно видно, что крылья  у него изнутри зеленые…

Кира Светлова